— А вы, гражданин Клушин, не оскорбляйте красного командира, между прочим, всё ещё находящегося на излечении после тяжёлого ранения! — прикрикнул на Подольского милиционер, успевший глянуть и на документы Демьянова.
Вася недоверчиво глянул на давнего недруга и уже собрался идти дальше.
— Постой, Василий, — остановил его майор. — Расскажи, как ты на фронте оказался? Да не придраться я к тебе хочу, а… В общем, извини за подозрение. Но сам ведь понимаешь, что повод для этого у меня был. Особенно — после твоих слов о том, чтобы я почаще оглядывался, когда по Москве хожу.
Отодвинулись к стене, чтобы не мешать другим прохожим, Клушин закурил.
— Ну, раз знаешь, что посадили меня, то про это и рассказывать не стану. А отбывать наказание отправили под Полоцк, дороги строить. Там, на зоне, уже и встретил своего родственничка, — криво ухмыльнулся бывший уголовник. — И твоего, кстати, знакомца, Тютю, Никифора Тарутина, там же повстречал. Он-то нам и рассказал, что ты, после того, как тебя «при попытке к бегству» вертухай пристрелить пытался, оказался бо-ольшим чекистским начальником. Только понять, как это получилось, Тютя никак не мог: он же тебя знал как мелкого шныря Стёпку Шеина.
— Неважно, — махнул рукой бывший Шеин.
— Вот мы там, под Полоцком, и строили дороги до самого момента, пока немцы не подошли. Дороги строили, потом траншеи и противотанковые рвы рыли. А когда канонада совсем уж близко греметь начала, нас погнали в сторону города, чтобы в теплушки посадить и в другой лагерь отправить. Да только не дошли мы. Немецкие самолёты колонну сверху расстреляли и бомбами «угостили». Многие там полегли. И Никифор, кстати, тоже. Но и вертухаев не осталось, кажется, никого. Не знаю. Мы сразу, как налёт начался, врассыпную в лес кинулись. А леса в тех местах — будь здоров! Двадцать с лишним рыл собралось вместе, и никто про нас и не знал.
Две недели по лесам прятались: мы ж беглые, считай, а за побег ещё три года срока добавят. Ну, и допрятались до того, что немцы пришли. Как раз Федотка в ту деревню и ходил, чтобы жратвы добыть. А вернулся с белой повязкой на рукаве и начал агитировать нас в полицию, которую германцы начали создавать там, куда дотянулись. Мол, работа непыльная, не только платить и пайком снабжать за неё будут, но и можно будет разжиться тем, что у крестьян отберём.
Многие уши распустили. Почти половина. И я тоже. Остальные разбрестись решили: кто по деревням, кто на восток, к нашим податься. Да только когда Федот нас к немцам вёл, наткнулись мы на место, где те людей расстреляли. Ладно, если бы каких окруженцев, принявших бой. Мужики старые, бабы, сопляки лет пятнадцати-шестнадцати, девки молодые. Над теми вообще поизмывались перед тем, как порешили. В общем, там же, возле той ямы, я и сказал Федоту, что передумал. И ещё пятеро со мной назад в лес пошли. Его отговаривал, но он упёрся: «Мне с красной сволочью не по пути, я воли хочу». Ещё бы! Это мне, даже с учётом рецидива, оставалось четыре года чалиться, а ему после того, как он тебя пытался подрезать, пятнашку впаяли.
Уже за рекой — Двина, кажется — встретили окруженцев. Они на нас, конечно, косо смотрели, да только, когда бой случился, а у них потери появились, и мы винтовки подобрали, поверили. В общем, пока до линии фронта добрались, взвод тех окруженцев, несмотря на потери, до роты вырос. Официально, конечно, целый полк во главе с капитаном, но по численности — только рота.
Фронт перешли, особисты на нас, добравшихся живыми, насели. Хотели срок набавить и снова на зону послать. Да тот самый капитан, комполка, заступился. И прочие его командиры дали показания, что мы воевали не хуже прочих. Вот нас четверых и зачислили в полк красноармейцами. Ну, а пальцы мне осколком срезало уже под Можайском, — покрутил в воздухе искалеченной кистью Клушин. — Тогда и документы мне справили. А ты, начальник, как ранение получил? Тоже на фронте был? Встречал я там и чекистские полки. Или…
— Или, Василий. Или… Фронта мне с моей службой не видать, как бы ни просился. Но и сюда, в Москву, если ты заметил, немецкие самолёты изредка залетают. Вот под бомбу одного из них и угодил.
— Неприятная штука — их бомбардировщики, — подтвердил Подольский.
— Супруге-то рассказал про её брата?
— Не стал, — признался Василий. — После того, что я слышал о делах этих самых полицаев, ей лучше было сказать, что погиб Федотка в том самом авианалёте, что и Тютя. Мне кажется, когда наши придут в те места, где он теперь обитает, не жить ему. Если партизаны его раньше не пристрелят. Так пусть лучше считает его мёртвым, чем знает, что он в предатели пошёл: ей так легче будет.
Верно мыслит мужик! Демьянов ведь сам больше года назад имел отношение к закладке баз для будущих партизанских отрядов. И бригада Эйтингона и Старинова кучу народа за линией фронта оставила, чтобы они составили костяк партизанского движения. Значит, оно, это движение, будет иметь куда больший размах, чем знал о нём из книжек Николай. И есть у партизан, чем полицаев отстреливать.
— Ты, главное, Василий, сам не сорвись на воровскую дорожку, — на прощание пожелал ему Николай.
— У кого воровать-то? Я же вижу, как туго людям жить стало. Я же не фашист какой-нибудь, чтобы у людей последнее отбирать. Да и сидеть лишних пять лет только за то, что это не первая ходка, очень не хочется. Хотя, конечно, смешно: Васька Подольский, не одну хату, не один склад обнёсший, теперь сам склад от воров охраняет!
Действует, значит, мера по автоматическому увеличения сроков для рецидивистов, предложенная когда-то Демьяновым.
14
Судаев и Калашников. Нет, не ошибся Николай, когда предположил, что у этих двух оружейников появились подвижки по автомату. Пусть тулякам, оказывающим помощь 50-й армии в обороне Тулы, и приходилось работать на износ, поставляя вооружение добровольцам, уходящим на фронт, но Алексей Иванович и Михаил Тимофеевич не теряли времени, занимаясь будущим главным оружием Советского Союза. Главным образом — разработкой принципиальных схем автомата: перейти к практической разработке оружия мешало отсутствие образцов патронов к нему.
Нет, ничего особо нового в боеприпасе с названием «промежуточный патрон» не было. Первые опыты их применения восходят ещё к временам повсеместного использования дымного пороха, когда в перезаряжаемых рычагом винтовках «Винчестер» использовались длинные револьверные патроны. Но потом пути коротких пистолетных и длинных винтовочных патронов разошлись. «Сблизить» их попытался (причём, успешно) Фердинанд Манлихер, применивший в карабине Pistolenkarabiner модели 1903 патрон 7,65×32 XPL. Существовали охотничьи карабины Винчестера калибра.351 с короткой гильзой, разработанные в 1907 году, которые французская штурмовая пехота успешно использовала в Первую Мировую войну. На основе этой разработки француз Риберойль в 1918 году создал опытную автоматическую винтовку под патрон 8×35 мм. А в 1940 году американцы приняли на вооружение.30 Carbine под патрон 7,62×33 мм. Правда, с тупоголовой револьверной пулей, серьёзно ухудшавшей баллистику и дальность действенного огня (до 300 метров) данного оружия.
Проводились соответствующие опыты с такими боеприпасами и в СССР. Уже в то время, когда Демьянов «находился в новом теле», почти завершились работы над целой серией промежуточных патронов под ряд разных патронов. Как оказалось, даже под пулю калибром 5,45 миллиметров. Правда, с несколько иной, чем он привык, длиной гильзы. Но по неизвестной Николаю Николаевичу причине исследования не были доведены до логического завершения.
И вот у полковника Филиппова скопилось уже солидное «творческое наследие» оценок применения в боевых условиях пистолетов-пулемётов и первые отзывы об использовании присланных по ленд-лизу американских.30 Carbine. Ну, и пожелания Судаева и Калашникова относительно патрона к оружию, которое они собирались разработать в инициативном порядке: именно для того, чтобы обсудить с Демьяновым данный вопрос, они и приезжали в Москву, когда тот лежал в госпитале.