— Товарищ Сафронов, позвольте задач встречный вопрос: вы знакомились с моим отчётом о той командировке? В нём я подробно описал всё, что вас интересует. Что-то новое к этому добавить не могу.
— Хорошо, я вас понял. А каких-либо новых контактов с людьми, с которыми вы общались в Сталинграде, у вас не было? Ну, или попыток вступить с вами в контакт, ссылаясь на ваших сталинградских знакомых?
— Вам и это должно быть знакомо: в моих отчётах я подробно писал о делах, связанных с Клавдией Рыжовой. Могу ответственно заявить, что никого больше из людей, с которыми виделся в Сталинграде, я не встречал. И, соответственно, дел с ними не имел. Вас интересует Рыжова?
— Не совсем, — мотнул головой капитан. — Вам знакома фамилия Штольц?
— А, вон оно что! Фамилия знакома, и об обстоятельствах, при которых я узнал о существовании этого человека, я тоже написал в отчёте. Но лично с ним никогда не встречался и дел не имел.
— Это очень хорошо. Дело в том, что у нас появились новые сведения о контактах Штольца здесь, в Москве, — наконец-то перешёл к конкретике «гэбист». — По нашим сведениям, Штольц завербован германской разведкой, и в своё последний приезд в Москву встречался с… одним из немецких разведчиков, действующих под прикрытием дипломатического статуса. Во время этой встречи Штольц передал этому дипломату некоторые документы, компрометирующие вас.
— Интересно, — засмеялся Николай. — Что же такое я мог совершить, о чём не знаю я, но знает Штольц?
— А вы подумайте…
Грехов, совершённых во время той командировки, за Николаем точно не числилось. «Медовой ловушки» он благополучно избежал, лишнего не болтал, пьяных дебошей не устраивал. На танцульки сходил? Так там всё происходило совершенно невинно, даже никого по попке во время танца не погладил…
— Извините, товарищ Сафронов, но ничего в голову не приходит. Может, подскажете, о чём речь?
— К сожалению, не могу. Поэтому и обратился к вам, чтобы узнать, чем бы вас могли шантажировать.
— А могут?
— Думаем, попытаются. Поэтому и предупреждаем, чтобы вы не пороли горячку, а немедленно сообщили о такой попытке.
Аркадий Шварц, вдохновлённый первомайским успехом, жаждал повторения триумфа студенческого коллектива. Поэтому в его курчавой головушке родилась идея повторить выступление при большом скоплении народа.
— Я уже всё придумал, — объявил он, созвонившись с Демьяновым. — Мы будем выступать в парке имени Горького в ночь на 22 июня.
У Николая от этой новости ёкнуло сердце, и он лишь силой воли подавил зародившийся в груди стон.
— Накануне в московских школах проходят выпускные балы, и бывшие школьники всю ночь гуляют по городу. Многие отправляются именно в Парк Горького. Представляете? Они туда приходят, а там на площадке неподалёку от входа — мы! С вашими песнями.
— Аркадий, я уже вам говорил: нет никаких моих песен. Есть песни Аркадия Шварца, Клавдии Рыжовой, Никиты Слободчикова. Да хоть у каждого из вас будет авторство музыки или стихов, но моё имя упоминать не следует.
Встретились 25 мая, наметили, какие именно песни будут звучать для вчерашних школьников. Николай наиграл мелодии, которые молодые гении тут же записали нотами, передал листочки с текстами. Заодно согласовали, какие «хиты» прозвучат, помимо новых песен. И назначили первую репетицию ровно через неделю.
Кроме Демьянова, 1 июня в небольшом зале, выбранном для репетиции, присутствовали и другие слушатели. Как он понял, от администрации консерватории и, возможно, из друзей и знакомых оркестрантов.
В общем-то Шварц своё дело знал, и Николаю пришлось вмешиваться, чтобы направить ребят «на путь истинный» лишь пару раз. И вот когда он отлучился, чтобы «помыть руки», его и перехватил в пустом коридоре одетый в безупречно сидящий на нём костюм мужчина.
— Я не ожидал, что капитан госбезопасности может разбираться не только в конструкции танков, но и в современной музыке. И даже подсказывать что-то почти профессиональным музыкантам.
— Простите, не имею чести вас знать? — остановился Николай напротив человека, говорящего с заметным иностранным акцентом.
— Не удивительно: я никогда раньше не замечал у вас интереса к культуре. Хотя, как мне рассказывали, как-то вас видели при просмотре одной оперетты. Меня зовут Курт, и по долгу службы мне приходится следить за культурной жизнью советской столицы. И, поверьте, я был очень удивлён, когда выяснил, что с молодёжным эстрадным коллективом, о котором после 1 мая, в определённых кругах пошли разговоры, сотрудничает сотрудник ВЧК.
— Вы немного ошибаетесь, ВЧК упразднена более пятнадцати лет назад.
— Да какая разница, Николай Николаевич, как сейчас называется организация, в которой вы служите? Преемственность сохранилась.
— Что тут удивительного? Государство рабочих и крестьян способствует проявлению самых разнообразных талантов у своих граждан. А музам покорны не только чекисты. Мне, например, известно, что сам маршал Будённый прекрасно играет на баяне. Да и ваш фюрер, насколько я помню, пишет акварели.
— Я только приветствую любое стремление к прекрасному у любых людей, — развёл руками немец. — Если только это стремление не приводит к неприятным для них последствиям.
— О чём вы? — удивился Николай.
— Я о том, неприятном происшествии, случившемся с вами во время вашей командировки в Сталинград.
— Вы о тех обормотах, что решили «проучить чужака», осмелившегося прийти на танцы в местное общежитие? Вы, однако, неплохо для дипломата осведомлены обо мне.
— Что делать? Иногда даже такими мелкими происшествиями приходится заниматься. Но вы, говоря о той истории, умолчали о том, что драка с вами разгорелась вовсе не на пустом месте.
Курт достал из кармана фотографию документа.
— Вот, взгляните на показания, данные некоей Евгенией Зотовой по данному происшествию.
Ну, наконец-то шпион перешёл к делу! Так. «Приставал с неприличными предложениями интимного характера». Даже подчёркнуто прямо по фотографии.
— Не получилось с Зотовой, так вы вызвали в Москву её подругу, которая, видимо, оказалась более покладистой, чем она. Насколько я помню, около двух с половиной лет назад вы ведь уже попадали в подобный скандал с соседкой, обвинившей вас в изнасиловании. Только тогда вы ещё не были женаты, а теперь — да. И у вас растёт дочь. Думаю, вам будет больно потерять семью и ребёнка из-за допущенной в командировке слабости…
— Ну, вы и мерзавец! — скривился Демьянов, разрывая фотокопию допроса Женьки.
— С вашей точки зрения — возможно. Но ведь вы должны понимать, что нам всем по долгу службы приходится руководствоваться не только принципами порядочности, но и интересами своей страны. В интересах моей страны — предложить вам поменяться с нами некоторой конфиденциальной информацией в обмен на ваше семейное благополучие.
— Да пошёл ты! — презрительно бросил Демьянов.
— И всё-таки подумайте над моим предложением. Меня вы найдёте через два дня в семь вечера на лавочке у памятника Героям Плевны.
35
Сафронов и Румянцев примчались в здание ОПБ сразу же, и Николай выложил перед ними порванные и смятые клочки фотографии фрагмента показаний Зотовой. А пока оба рассматривали их, передал разговор с немцем.
— Что будем делать?
— Надо встречаться, — пожал плечами контрразведчик. — Санкция будет уже завтра. Следует лишь придумать, что будет отвечать на вопросы немца «испуганный» Николай Николаевич.
— Ещё бы знать, о чём меня будут спрашивать, — буркнул Демьянов.
— Давайте попробуем спрогнозировать…
— Ну, во-первых, если учесть уже зафиксированный интерес немцев к самому ОПБ, наверняка попытаются выяснить профиль работы Бюро. Если они следили за тем, кто входит и выходит, то даже по знакам различия сотрудников можно установить, что у нас служат и танкисты, и лётчики, и артиллеристы. Но если через Демьянова и Кошкина работу с «танковой темой» они установили достоверно, то остальное — писано по воде вилами.