— Установил бы в овражке минное поле, — задумавшись на пару секунд, ответил старший сержант госбезопасности. — А чтобы прикрыть его от сапёров, ещё бы расчёт с ДП выслал.

Системные слабости, которые, посовещавшись между собой, определили «товарищи из центра», были ожидаемы Николаем. Самая главная из них — плохое зенитное прикрытие. Можно сказать, никакое. Вторая — почти повсеместное отсутствие запасных позиций для артиллерии и миномётов. Третья — зачастую проложенная открыто телефонная связь с батареями. И фактически тотально отсутствующая радиосвязь. Для себя Демьянов отметил неподготовленность прикрываемых дотами и дзотами мостов к взрыву. Нет, речь не о заложенных за два года до войны зарядах взрывчатки, а о подводке к мостам проводов, по которым будет передаваться электрический импульс к зарядам, когда поступит приказ их взорвать. Он-то, в отличие от сопровождающих, прекрасно помнил, как легко диверсанты из «Бранденбурга-800» будут резать «воздушки», наспех проброшенные к этим зарядам. А сами мосты и заложенная под них взрывчатка в целости и сохранности доставаться немцам.

Ещё одна важная слабость — недостаточная насыщенность противотанковыми средствами укреплений, прикрывающих дороги. И тоже основанная на его послезнании того, что немецкая техника будет ломиться не непролазным белорусским лесам, а по дорогам. Которые, по его разумению, должны быть просто «обсажены» бронированными огневыми точками из неспособных передвигаться танков, замаскированными позициями «сорокапяток», стрелковыми ячейками расчётов противотанковых ружей и зарытыми в землю мощными фугасами. Ничего! Время для того, чтобы это устроить, к счастью, пока имеется. А Кузнецов, когда они вернутся в Москву, в качестве инструктора перейдёт в подчинение майора Орлова, подбирающего кадры для будущей Отдельной мотострелковой бригады особого назначения НКВД. Фактически на два года раньше известных Демьянову сроков.

Лишь закончив с инспекцией на укрепрайоне «инспектора контрольно-инспекторской группы при первом заместителе народного комиссара внутренних дел» направились на север Минской области, откуда пришло письмо, переданное Николаю Берией.

Первый же мужичок, встреченный приехавшими в сельцо на выделенной районным начальством бричке «писателями», огорошил их ответом на вопрос «где нам найти Фёдора Панкратовича Мажейко».

— Где, где? На погосте!

И, глядя на ошарашенных гостей, добавил:

— Вчерась старика Панкратыча схоронили. Он хоть и немного «того» был, но дед беззлобный, — покрутил растопыренными пальцами в районе виска колхозник. — Да и трактор, ежели сломается, только он отремонтировать мог. Матерными словами ругается, какой-то каменный век поминает, а делает.

— А что значит «того»? — справившись с шоком, остановил Демьянов собравшегося бежать по своим делам мужика.

— Да то и значит. Как долбануло его той молнией, так и стал не в себе. То, что раньше с ним было, напрочь забыл. Даже детей и внучат перестал узнавать, зато, бывало, такое начинал молоть, что хоть стой, хоть иконы с хаты выноси. Однем словом, умом повредился. Участковому даже пришлось грозиться на Соловки его спровадить, если он контрреволюционную пропаганду не прекратит.

— А что он говорил-то такого?

— Дык, повторять-то за ним такие гадости не хочется. Какую-то тиранию всё поминал. Эти самые… как их? Рыпрессии. А на следующий год, как его тем шаром блестящим шарахнуло, после убийства товарища Кирова и вовсе брехал, будто в этом сам товарищ Сталин виноват, — приглушил голос крестьянин. — И самое-то главное, до той молнии всегда за Советскую Власть был, а тут его — как подменили. Журнал «Огонёк» шибко любил читать, да только всегда плевался, что совсем он испортился, никакой правды в нём больше не найдёшь. И ведь тоже — до той молнии еле-еле буквы разбирал да фамилию выводил, а опосля и книжки умные читать стал, и ежели кому в район или родственникам написать красиво что-то надо, так к нему шли. А он уж старался. Всё хвастался, что с его десятью классами образования и каким-то непонятным незаконченным пе-те-у такое написать — раз плюнуть.

— А на самом деле сколько классов он закончил?

— Да какие классы? Он в свои шестьдесят еле-еле курсы ликбеза одолел! Я ж говорю: тронулся он чуток после молнии.

— А помер-то отчего?

— Да кто ж его знает? Старый он был. Почитай, семьдесят второй год шёл, а он шибко выпить любил. Ему фершал с района говорил, что вредно в его возрасте пить, а знаешь, что Панкратыч ему в ответ? Один раз, говорит, живём, а я и вообще — полраза. Вот вышел к колодцу четвёртого дня си-и-ильно пьяненький, схватился за грудь, да и упал замертво прямо среди улицы.

— Доктора вызывали?

— Приезжал фершал на этой самой бричке. Говорит, сердце не выдержало: пил ведь Панкратыч-то. А вы сами-то кто будете?

После слов о Кирове и Сталине колхозник очень струхнул, когда ему предъявили документы НКВД. Так, что пришлось успокаивать его. Он и провёл приезжих к дому, где жил Мажейко.

Расспросы родственников и знакомых Фёдора Панкратовича дали несколько новых штрихов к портрету «попаданца». Причём, очень специфичных.

— Девок да молодых баб шшупать любил Панкратыч. Зажмёт в углу, и давай титьки им мять да задницу оглажвать. Говорил, раз в жизни не довелось ни одну бабу огулять, так хоть этак нагонит.

— А они что? Морду ему не били?

— Так он же безобиднай в таком-то возрасте. Которым бабам, особливо вдовым, даже ндравилось, — махнула рукой и осуждающе сплюнула одна из бабулек, едва ли не ровесниц покойного. — Чего с шумашедшего возьмёшь? «Ни одной бабы не огулял». А восемь детишек откуда? Двух жён похоронил! И, слышь-ко, как бабы али девки купаться али в баню, так он за ними подсматривал. Прямо как малец какой.

— Пил он сильно. Пьёт и ругается, что «вставляет» его хуже какого-то хлофоса.

— Милиционера больно не любил. Кровавой гэбнёй его вечно обзывал. И жалел, что какой-то Валерии Ильиничны на участкового нет. Фамилию не помню. Дворянская какая-то фамилия.

— Новодворская, что ли?

— Во-во! Именно! Дворская, Дворская!

— А бывало, подопьёт, и начинает байки травить, как он с родителями в Крыму отдыхал, на каких-то крылатых кораблях вдоль берега катался.

— В каком таком Крыму? С какими родителями? — подхватила дочь. — Пока в здравом уме был, говорил, что родителей не помнит, дед его, бывший крепостной, воспитывал. И нигде, дальше соседнего райцентра, никогда он не был.

Все бумаги, писанные Мажейко, изъяли, но на беглый взгляд, ничего интересного в них не было. Тем не менее, провал оказался оглушительным. Первый провал в тех делах, за который брался Демьянов. Вместо зрелого человека, обладающего знаниями из будущего, они имели могилку старика по возрасту и недоучившегося недоросля по сознанию. Ещё и «родом» из первых годов «святых 90-х», отравленного «демократической» пропагандой.

41

— Красивые машины, — улыбнулся Сталин, разглядывая выстроившиеся в линеечку образцы работы Кошкина и Морозова. — Только, как я помню, мы поручили товарищу Кошкину подготовить их две, а не три. Не объясните товарищам, товарищ Кошкин, почему их оказалось больше, чем требовалось.

Всё-то Иосиф Виссарионович знал. Докладывали ему о «самоуправстве» харьковчан. И даже полуодобрение такого шага сделал. В том смысле, что сказал: «Если танк получится лучше, чем мы заказывали, значит, награждать за это надо, а не наказывать». Да и Демьянова успел расспросить, когда тот вернулся из поездки в Белоруссию.